КАК СТАВИТСЯ ПЬЕСА В ЛЮБИТЕЛЬСКОМ ТЕАТРЕ. ИЗ ЗАПИСОК ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ДРАМАТУРГА
«В настоящем кратком, но поучительном обозрении
нам хотелось рассказать авторам, публике
и даже критикам о том, как возникает спектакль…»
К. Чапек. «Как ставится пьеса»
1. АВТОР ПИШЕТ ПЬЕСУ
Когда известному – разумеется в узком кругу – автору надоедает писать стихи, рассказы и повести для местных литературных изданий, он начинает хандрить, скучать и оглядываться в поисках нового поля деятельности. Томящийся сочинитель – волей благосклонного случая – попадает на спектакль любительского театра, и – представление по какому-то рассказу забытого русского писателя совершенно очаровывает его. Душа его преображается. Решение принято: он задумывает написать пьесу. Безрассудное желание!
Автор знакомится с режиссёром и актёрами любительского театра, смотрит ещё два-три спектакля, и безумная мысль сочинить пьесу всё больше им овладевает, становится навязчивой. Какой сюжет, сколько персонажей? Режиссёр – убелённый сединами театральный деятель – советует создать этакое социально-острое и сугубо современное, что может взбудоражить и заставит размышлять, но можно и про любовь, добавляет он, скривив кислую мину. И тут же предостерегает: пьеса должна быть небольшой, минут на пятнадцать-двадцать, чтобы не утомить легкодумного зрителя.
Воодушевлённый таким напутствием автор бежит домой, садится за письменный стол и начинает вдохновенно творить. Через две-три недели упорного труда он приносит своё детище в театр и вручает режиссёру. С этого момента для автора начинается тягостное ожидание, длящееся и неделю, и две… Наконец, изнемогший автор прибегает в театр, но режиссёр не расположен его видеть.
2. РЕЖИССЁРСКАЯ ТРАКТОВКА
Когда же автор, уже ни на что не надеющийся, приходит в театр в третий раз, он – неожиданно для себя – встречает режиссёра, вальяжного, но добродушного и доброжелательного. Тот заводит его в свой кабинетик, заботливо усаживает в кресло и начинает расспрашивать о житье-бытье и планах на будущее. Автор очарован и, преодолев робость, интересуется судьбой своей пьесы.
- Пьесы? Вашей пьесы..., - режиссёр морщит лоб, пытаясь вспомнить.
- Пьесы «Школьные друзья», - подсказывает автор.
- Ах, да. Конечно, - припоминает режиссёр, - «Школьные друзья». Блестящая пьеса! Почему де вы, милейший, раньше-то не приходили?
Автор теряет дар речи.
- Да-да, - продолжает режиссёр. – Пьеса просто блестящая, современная и своевременная. И не побоюсь сказать: гениальная! Какая фабула, какие характеры. И страсти просто шекспировские.
Растроганный автор чуть слезу не пускает от полноты чувств и признательности. Но режиссёр тут же окатывает его ушатом холодной воды.
- Знаете, мой дорогой, - говорит он раздумчиво. – Ваша пьеса в конце заметно снижает свою драматичность. Последняя сцена – диалог в стихах под музыку Глюка – какая-то несерьёзная. Нет ударного финала.
- Но я хотел показать, - робко возражает автор, - что только любовь поможет моим героям перенести все испытания…
- Любовь! – иронически фыркает режиссер. – Финал должен быть другим – ударным. Ваш герой… Как его там…
- Николай Матвеевич, - подсказывает автор.
- Вот-вот. Николай. И он непременно должен умереть. Это несомненно.
- Но почему? – недоумевает автор.
- Только такой конец и потрясёт зрителя. В этом и есть реалистичность искусства, воссоздающего правду жизни. Миром правит богатство, а любовь – всего лишь забава.
- Но это противоречит всему строю пьесы, - пытается возражать автор.
- Вы хотите, чтобы ваша пьеса была поставлена? – яростно вопрошает режиссёр. – Вы хотите, чтобы она прогремела и вошла в историю театра?
Автор, обуреваемый самыми разноречивыми чувствами, потерянно молчит…
- Вот и хорошо, мой драгоценный, - говорит режиссёр, удовлетворённо улыбаясь. – Договорились. – И он назначает день читки.
С этого времени судьба пьесы и её персонажей целиком зависит от произвола и желаний режиссёра.
3. ЧИТКА ПЬЕСЫ И ЕЁ ОЦЕНКА
В маленьких любительских театриках существует своеобразная церемония – дань демократии самого дурного свойства, - которую стоит описать в деталях.
В установленный для читки вечер собирается весь коллектив (слово «труппа» среди любителей не в чести!), и актёры – числом от шести до одиннадцати – рассаживаются на стульях вокруг длинного прямоугольного стола. Режиссёр представляет обществу автора, которого актёры разглядывают с откровенной неприязнью, а затем, достав из портфеля рукопись пьесы, кладёт её на стол, водружает на нос очки и торжественно всех оглядывает.
- Итак, начинаем, - говорит он, принимаясь за чтение без всякого энтузиазма. Текст он проговаривает монотонно, без малейшего выражения, местами переходя в заунывный бубнёж.
Автор оглядывает присутствующих и с горечью убеждается, что режиссёра никто не слушает. Премьер труппы, неестественно выпрямившись на стуле, откровенно спит, время от времени чисто рефлекторно вздёргивая левую бровь, как бы сомневаясь в услышанном. Актёр рядом, подперев голову правой рукой, тоже спит, тихо посапывая носом. Девица, сидящая напротив него, поигрывает бусами, любуясь их оттенками. У другого конца стола мужчина и женщина еле слышно перешёптываются, увлечённые только друг другом. И остальные, судя по их абсолютно отсутствующему виду, витают где-то далеко. Уныние овладевает автором, который уже ни на что не надеется.
- Ну что скажете о пьесе, друзья мои? – возглашает режиссёр, закончив – наконец! – чтение. И вопрос этот после его усыпляюще-нудного говорка звучит раскатисто громко.
Актёры, извлечённые из прострации зычной репликой, зевают, с удовольствием потягиваются и весело переглядываются. Самое гадостное уже позади. Теперь можно и язычком почесать.
Обсуждение начинает премьер труппы, доброжелательно оглядывая сидящих за столом (очевидно, у него хорошее настроение: славно вздремнулось!).
- Думаю, пьеса заслуживает внимания. Она ставит нравственные проблемы, решая их остро и, я бы сказал, бескомпромиссно. Пьеса актуальна и очень созвучна нашему времени и, говоря более точно, своевременна. И зритель, уверен, воспримет её очень заинтересованно.
Тон задан, и обмен мнениями катится дальше гладко, как по рельсам.
Мужчина и женщина у другого конца стола, перебивая друг друга, восклицают:
- Очень злободневно!.. Животрепещуще!.. Очень выразительно!.. И колоритно!.. И очень красочно!.. И ярко!..
- Да-да, - степенно говорит актёр, сидящий рядом с премьером, - подперев голову уже левой рукой. – Пьеса интересная, приятная…
- Приятная? – удивляется режиссёр.
- Приятная в том смысле, - юлит актёр, - что органично ложится на душу и будоражит её. А чувства персонажей абсолютно неподдельны и вызывают невольный отклик.
- Хорошо сказано, - поддерживает девица с бусами. – Чувства персонажей так и сверкают! Прямо-таки переливаются всеми своими гранями.
- Друзья мои, - говорит режиссёр, очень довольный ходом обсуждения. – А какая главная идея пьесы? В чём квинтэссенция всей её драматургии?
Пауза недоумённого молчания. Положение спасает премьер труппы.
- Суть пьесы в том, что она без всяких прикрас показывает нашу жизнь. – Он театрально воздевает руки. – Кто мы? Как мы живём? Зачем мы живём? Что нами движет: любовь или сугубо материальный интерес?
- И в самом деле! – вторит ему рядом сидящий актёр, по-прежнему подпирая голову рукой. – Разве может быть иначе?
Режиссёр в волнении вскакивает и тычет указательным пальцем куда-то вперёд.
- Вот! Вот! – восклицает он. – Это и есть квинтэссенция пьесы! Люди перестали быть людьми. Для них главное – погоня за деньгами, за материальным успехом. Их девиз: всё продаётся и всё покупается. И о душе не думает никто.
- А о любви и подавно, - поддакивает девица с бусами.
Режиссёр садится, аккуратно складывая листы с текстом пьесы, и удовлетворённо улыбается.
- Будем ставить, - подытоживает он. – Конечно, придётся кое-что сократить, убрать, подчистить. Да и изменить кое-что. Будем ставить. – И он назначает день первой репетиции.
Автор радостно вздыхает: его пьеса скоро станет полноценным спектаклем и даже войдёт – кто знает? – в анналы театральной истории.
Судьба пьесы в любительском театре зависит от случайного стечения обстоятельств. Если премьеру труппы попадёт, как говорится, вожжа под хвост, он изругает самую разгениальную пьесу, и все актёры его обязательно поддержат. Режиссёр? А что режиссёр? В любительском театре бал правят актёры. Режиссёру только и остаётся похлопать опечаленного автора по плечу и сочувственно сказать, что коллектив его пьесу не принял. Ему и в голову не приходит, что последнее – решающее! – слово всегда должно оставаться за ним, режиссёром.
4. РЕПЕТИЦИИ
Когда в любительском театре пьеса принята к постановке, наступает пора репетиций.
Первая репетиция представляет собой просто чтение по ролям и проходит образцово-показательно. Все приходят к точно назначенному времени, с удовольствием знакомятся с текстом и читают его с вдохновением. Режиссёр в восторге.
- Подучим роли, прорепетируем два-три раза, чтобы закрепить мизансцены, и – спектакль готов, - потирая руки, радуется режиссёр. – Можно через неделю-другую выходить на публику.
Его ликование, естественно, преждевременно и очень скоро сменяется унынием.
На следующих репетициях всё идёт вкривь и вкось. Актёры опаздывают – кто на пятнадцать минут, кто на полчаса, - и режиссёр, вскипая гневом, требует уважать коллектив, но у него не находится и слова порицания, если на час, а то и на полтора позволяет себе задержаться (разумеется, без объяснений!) премьер труппы.
Ни на одной репетиции пьеса не прогоняется целиком. Причин здесь множество, и все они серьёзные. У одного актёра болит горло, другой уехал в командировку, у третьего – день рождения бабушки, у четвёртого… Словом, режиссёру приходится заниматься какими-то эпизодами, никак не связанными между собой.
Случается, какой-нибудь актёр ни с того, ни с сего начинает суфлировать, подсказывая другим слова их ролей (при этом толком не зная и своей!).
- Я стараюсь поддержать темпоритм, - объясняет он.
Разумеется, это путает и сбивает всех. - Хватит с меня суфлёрства! – рявкает один из актёров.
- Прекрати дурака валять! – поддерживает другой.
Суфлировавший актёр издаёт вопль негодования, и завязывается общая перепалка, в которую актёры вкладывают всю свою душу.
Бывает, в творческом угаре режиссёр заставляет актёра-мужчину играть женскую роль. Забавно смотреть, как здоровенный детина со щетиной на лице изображает нежно воркующую девушку. Курьёзно, конечно, но смысла в этом нет никакого.
При наступлении прадзников-каникул репетиции прекращаются без всяких объяснений. Если же кто-нибудь из актёров в припадке душевного подъёма предложит продолжать репетиции, режиссёр – истинный сын ленивой страны! – сурово отчитает энтузиаста, сказав, что сейчас надо отдыхать от дел и набираться сил. И это иссушающее душу безделье может продолжаться и месяц, и полтора…
Когда же, наконец, актёры собираются после длительного перерыва на репетицию, выясняется, что они не только не знают текста, но и с трудом представляют, чем, собственно, они должны заниматься на сцене.
Проходит достаточно долгое время, и пьеса начитает, как говорится, вытанцовываться. Актёры не просто играют, а живут – свободно, раскованно – в своих ролях. Режиссёр, полный радужных надежд, устанавливает дату генеральной репетиции и назначает день премьерного показа спектакля. Все предвкушают триумф.
5. ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕЦИТИЯ
Прогон, как фамильярно в любом театре называют генеральную репетицию, проходит из рук вон плохо.
Премьер труппы прибывает – по обыкновению – с большим опозданием и, как выясняется, играть может только вполсилы. Он болен – хрипит, сипит, чихает так, что стёкла в окнах звенят, говорит неразборчиво и еле слышно.
Другие актёры вроде бы здоровы, но выглядят совершенно потерянными. От их хладнокровия, самолюбия и присутствия духа не остаётся и следа. Вместо нужного текста они несут какую-то околесицу, путая слова и реплики, временами сбиваясь на невнятное бормотание.
Мизансцены, тщательно размеченные и отработанные на прошлых репетициях, рассыпаются прахом; актёры, забыв обо всём, движутся словно сомнамбулы.
Режиссёр сначала с недоумением наблюдает этот разлад, затем делает замечания и отдаёт распоряжения, но лучше не становится. Он выходит из себя, впадает в гнев, рвёт и мечет. Актёры с виноватым видом слушают, впитывая установки и указания.
Прогон повторяют ещё дважды. Как будто лучше, но режиссёр пребывает в совершенном унынии.
- Премьеру откладывать нельзя, - меланхолично говорит он, обречённо качая головой. – Будем надеяться на лучшее. Ах, если бы ещё одну репетицию!
Все расходятся подавленными с совершенно обречённым видом.
6. ПРЕМЬЕРА
Наступает день премьеры – день, когда пьеса становится спектаклем и входит в летопись театральной истории. И чаще всего он проходит незамеченным, потому что в любительском театре не принято вывешивать афиши.
Режиссёр собственноручно – по традиции – устанавливает на сцене декорации и раскладывает реквизит, при этом сам себе (вслух!) даёт указания: принести, поставить, унести… Актёры в задней комнате, безучастные ко всему, - кто сидя, кто стоя или бродя из угла в угол – бормочут под нос свои роли, иногда заглядывая в текст; только премьер труппы, устроившись на подоконнике, скучающе и свысока поглядывает вокруг…
Наконец, наступает назначенный час, двери зрительного – на 30-40 мест – зала распахиваются, чтобы впустить желающих. Публика, посещающая представления любительского театра, абсолютно случайная, пришедшая по приглашениям режиссёра, актёров, руководителей ДК. Настоящих знатоков и ценителей театрального искусства среди этих людей не бывает никогда.
Проходит 10-15 минут ожидания, и занавес раскрывается. Режиссёр, устроившись за кулисой, нажимает кнопку проигрывателя. Звучит музыкальное вступление, и спектакль начинается.
На сцене актёры, забыв всё личное, разыгрывают историю, полную напряжения и драматизма. Без огрехов не обходится. Невпопад иногда звучит музыка. Актёры порой путают слова и интонации, а подчас и целые фразы проглатывают. Публика же, ни о чём не догадываясь, внимательно и равнодушно смотрит на сцену, оставаясь спокойной.
Автор внимательно следит за развитием действия и становится всё более сумрачным. Все картины сокращены буквально до нескольких реплик, и из них ушли искренность и сердечность. Монолог Людмилы об алчности и безответственности руководителей, злободневный и социально-острый, вообще исчез. Драматургически выигрышная и жизнеутверждающая финальная картина, где Николай и Людмила декламируют стихи о целительности всепрощающей любви, заменена тоскливо-унылой сценой умирающего Николая и скорбящей Людмилы. Полноценная (по насыщенности) пьеса превращена в куцый спектакль, а её идея выхолощена до предела. Автор пытается осмыслить: ради чего это сотворил режиссёр?
Спектакль подходит к развязке. Зрители разражаются аплодисментами, то ли восхищаясь, то ли радуясь, что кончилась эта тягомотина. Актёры и режиссёр выходят на поклон.
Чтобы там потом не говорили, а премьера состоялась! И режиссёр, и актёры испытывают приступ необъяснимого, почти животного экстаза. Их ждёт традиционный премьерный фуршет с лёгким вином, тостами и обсуждением представления. Что же касается спектакля, то его, возможно, покажут ещё раз (много – два), а потом он будет прочно и навсегда забыт.
7. ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ
На следующий после премьеры день немного успокоившийся автор, не получивший даже морального удовлетворения (о денежной оплате и речи нет!), с горестным недоумением раздумывает и о спектакле, и вообще об эпопее создания и постановки его пьесы.
Досадно, что премьера в любительском театре проходит незамеченной средствами массовой информации; в лучшем случае – шесть-восемь строчек в газете. И это всё!
Неожиданно автор припоминает, что незадолго до написания своей пьесы, он в этом же любительском театре видел нелепо-абсурдный спектакль, где персонаж – явный шизофреник! – объяснялся в любви болотной лягушке. Эта совершенно бредовая постановка его подивила и, пожалуй, даже насторожила. И зачем он тогда подавил свои сомнения?
Автор снова перечитывает свою пьесу, сравнивает со спектаклем по ней и приходит к неутешительному выводу, что премьера стала провалом. И причины вполне очевидны!
Что же дальше? После долгих раздумий и сомнений автор даёт себе зарок не связываться отныне ни с драматургией, ни – тем более! – с любительским театром.
Сдержит ли он своё слово?
| 
