МЕРТВЫЙ ОАЗИС ЛЮБВИ
Посвящается покинутым и забытым старикам,
уже умершим, и еще доживающим свой век.
В безбрежном океане любви
найдется ли и для меня,однажды,
маленький островок последнего приюта?
Марина Слоэн.
1
- Можно войти? - я заглянула в приоткрытую дверь.
Она сидела за большим, во всю комнату, столом, заваленном ворохом бумаг, остатками еды на пластиковой тарелке и фотографиями близких сердцу домочадцев. На рамочках резвились ангелочки, девчушки на фото водили хороводы, а толстый младенец возлежал на хрупкой ладони матери. Оторвавшись от бумаг, она взглянула на меня поверх очков, и ее лицо исказила белозубая гримаса, именуемая улыбкой.
- Добро пожаловать в наш Дом! - бодро, по-армейски, отчеканила она и вновь схватилась за ручку. Уголки ее губ захлопнулись, улыбка соскочила с лица и обернулась тонкой змейкой. Лицо прыгнуло в озабоченное раздумье, а брови-домиком взметнулись вверх, чему-то удивившись. Я пожала плечами, догадавшись, что лимит времени истек, и плотно притворила дверь. Начинался мой первый рабочий день.
Маленькая столовая с цветными бордюрчиками, на столиках-вазочки с декоративными цветами, из кухни доносится ароматный запах яблочного пирога, - по домашнему тепло и уютно, я заметно повеселела, продолжая осматривать Дом. Небольшая гостиная с мягкими креслами, витиеватой зеленью на арке, журчащий водопад на цветном экране, за стеклом плоского аквариума замерли черепашки на каменистых горках, рыжий пушистый кот не сводит гипнотического взгляда с резвых рыбок,- все напоминало оазис благодушия и покоя. Хотелось погрузиться в мягкое кресло, как в сладкую вату карамельных облаков, закрыть глаза и......
- Привет! Ты новенькая? - услышала я за спиной смесь нижегородского с английским, явно, со мной говорила соотечественница.
Танечка, русоволосая пышечка, с детскими круглыми ладошками и россыпью озорных веснушек на носу-кнопке, взяла меня под опеку, радуясь общению на родном языке, словно намолчавшаяся в неволе птичка. Мы прошли узким коридором со множеством дверей, на каждой из них висел декоративный венок из листьев, плетеных веток и ягод. Мертвенный тусклый свет проглотил живость красок, и венки казались восковыми. Под ложечкой противно заныло. Странная тревога и гнетущая неизвестность сквозили в этом знаке; что там, внутри?
Танюшка остановилась, понизила голос и выразительно указала на дверь:
- А вот здесь, вредная старушенка живет! Ты с ней поосторожнее, мало ли что...
- Миссис Тэйлор, - изменившимся голосом, сладко нараспев, протянула моя путеводная звезда, стукнула в дверь и полетела дальше по коридору.
Я осторожно заглянула в комнату.
«Вредная старушенка» лежала на боку, отвернувшись к окну. Едва различимый силуэт выступал острой горкой на узкой постели. Не услышав даже вздоха в ответ, я шагнула внутрь. Тяжелый, резкий запах мочи ударил в нос, к горлу подступил тошнотворный ком, я поморщилась и остановилась.
В комнате стоял полумрак. Плотные жалюзи на окнах прятали уединенную обитель от солнечного света. Настенные часы ритмично и неумолимо отмеряли уходящую жизнь. А на стенах - фотографии, солнечные вспышки прошлой жизни, от рождения до старости, до этого последнего порога. С фотографий на меня смотрела женщина неземной красоты: отстраненное холодное лицо, тонкие черты созвучны графическому полотну, светлые брови - взмах крыльев гордой свободной птицы, бледные губы тронуты насмешкой, ореол волнистых пепельных волос не укрощен шляпкой: буйствует, рвется в небо в погоне за бродячим ветром! И глаза... Глубокая бездна, поглощающая и манящая - в пропасть?! На небеса?! Магический взгляд проникал вовнутрь, не оставляя уголка для тайны, пронзая насквозь и выворачивая наизнанку. Я застыла на месте, поддавшись гипнозу. Очнулась от еле уловимого, судорожного вздоха, повернулась и - замерла. На меня смотрели живые, с фотографии, глаза, но каков был этот взгляд!!! Погасший, бесцветный, измученный страданием, он возводил глухую, равнодушную стену, оставаясь безучастным.
- Миссис Тэйлор, - время ужинать, - пролепетала я, - давайте я Вам помогу...
- Седая, всклокоченная голова метнулась на подушку, высохшие пальцы теребили край простыни, натягивая ее на лицо, полустон вырвался из груди женщины, и она снова отвернулась к стене.
Заглянула Танечка:
- Ну, что же ты, поднимай ее, вывози в столовую, - скороговоркой выпалила она и опять исчезла. Я решительно приподняла одеяло, борясь с новым приступом тошноты, но руки уже включались в работу, - поднять, сменить, переодеть, усадить. Закрыв глаза и крепко стиснув губы, Миссис Тэйлор ухватилась исхудалыми руками за перегородку кровати, не позволяя сдвинуть ее с места. Я попыталась расцепить ее пальцы, - она замкнула их железным обручем на моей кисти. Я старалась приподнять истощенное безвольное тело, но, сопротивляясь, оно вытягивалось напряженной струной и цепенело. Сколько же силы было в этой невесомой, изнуренной женщине!
Я увещевала, просила, настаивала...
Ее глаза гневались и ненавидели, она судорожно вдыхала воздух и мычала, пытаясь что-то сказать, презирая меня и проклиная. Я бессильно опустилась на кровать, зажала руками виски, закрыла глаза и тихо сказала по-русски:
- Зачем Вы так, Миссис Тэйлор, я только хочу Вам помочь.
А потом что-то неуловимо переменилось, отпустило, растаяло...
Я приподняла голову и увидела, как из закрытых глаз женщины медленно текут слезы. Мою руку накрыла холодная, трепещущая рука Миссис Тэйлор и легонько похлопала, словно примиряя нас, прося прощение.
Она безропотно позволила себя одеть, глядя в пустоту невидящим взглядом, оставаясь в своем, безвременном пространстве. С трудом развернув кресло, я покатила ее по коридору мимо холодных, поникших венков.
2
Дом просыпался рано.
Вот вспыхнули лампочки в коридорах, бросая неживой отблеск на стены. А это большая чернокожая повариха - мама Кейли, как все ее называли в Доме, загремела кастрюлями в столовой, что-то бормоча под нос и щелкая плеткой тараканов, устроивших ночную трапезу на хлебных крошках.
Старый дряхлый пес, спавший на коврике у входа, приоткрыл глаз и сморщил нос, лениво наблюдая, как непрошеные гости-еноты хрустят кошачьим кормом, и их острые уши двигаются быстро-быстро, в такт проворным челюстям.
Ночные санитарки, с красными воспаленными глазами, зевая, торопились закончить смену, разбежавшись по комнатам резидентов. Они распахивали одеяло, и воздух наполнялся влажным, липким запахом пота, мочи и умирающего тела. Согревшиеся за ночь старики слезливо щурились на внезапный свет, их глаза умоляли оставить дольше в блаженном забытьи короткой ночи, дрожащие руки отталкивали непрошеную помощь.
- И кому нужны эти ранние подъемы? - злилась я, а руки привычно разглаживали пеленку, переданную мне напарницей.
Мне нравилась Тина, - крепкая, стремительная, немногословная, каким-то внутренним чутьем угадывавшая желания лежачих, бессловесных стариков. Внешне Тина не выражала эмоций, редко улыбалась, держалась официально, но всегда была в паре. Берясь за любую грязную работу, все выполняла четко, педантично, ничего не забывая и не перекладывая на чужие плечи. Она учила меня терпеливо, удивляя глубоким знанием характеров, привычек, причуд и странностей жителей Дома. Даже самые шумные старички затихали, успокаивались и молча повиновались ловким и бережным рукам Тины.
Другой моей коллегой была Лиза - молодая рыжеволосая лисичка, улыбчивая, сладкоголосая, с лукавинкой в глазах. Щебеча с очередным бойфрэндом и не выпуская телефона из рук, она придерживала краешек подушки, наблюдая, как я упираюсь ногами в шкаф в тщетной попытке сдвинуть безразмерную Миссис Шенон и извлечь из-под нее ароматные старческие подарки, накопленные в желудке за пару дней. Лиза аристократически зажимала нос, правдоподобно бледнела, морщилась и закатывала глаза.
- Не могла бы ты вставить ЭТО, у меня аллергия на метил... - смущенно улыбаясь, она протягивала мне младенчески-розовую, вставную челюсть Миссис Шенон, извлеченную из стакана с голубоватой жидкостью.
В дежурство с Лизой я работала за двоих и напоминала выдохшуюся клячу, загнанную наездником. И странные мысли посещали меня: - Возможно, бедная Лиза страдает и от запаха «зеленых» в день получения зарплаты и не выручить ли мне ее и здесь? - Но вопрос оставался риторическим.
3.
Все больше я привязывалась к моим старикам, продолжая думать о них в редкие выходные, представлять их морщинистые лица, беззубые улыбки, детских смех и удивляться жажде жизни, несмотря на старость, боль и страдания.
Я училась у Тины внутренней интуиции угадывать немую мольбу по прикосновению холодных пальцев, по движению безмолвных губ, по взгляду бесцветных глаз, по гримасе бескровного лица. Я училась мудрости и терпению, жалости и состраданию, и чувствовала, что мой новый порог послан свыше для чего-то очень важного, возможно, для очищения собственной души от суеты и фальши в поисках ответа – Кто я есть?
Они были разными, мои старики.
Неподвижная, бессловесная Миссис Дэвис, способная общаться звуками, выражая гнев визгливым криком, а радость - мурлыканьем детской песенки. Единственное слово, похожее на блеянье ягненка, произносимое ею нараспев, было – бень-бень! К ней так и обращались - Миссис Бень-Бень.
- Хотите молока? - и она утвердительно качает головой - бень-бень.
- Давайте, укрою Вас потеплее, - губы расплываются в блаженной улыбке – бень-бень.
- Пора принимать душ! - комната оглашается истошным воплем - бень-бень-бень!
Иногда она затихала, ее прозрачные глаза замирали неподвижно, не реагируя на оклики, еду, смену дня и ночи. Сестрички перешептывались и бежали звонить кому-то. Так я узнала, что у Миссис Дэвис есть дети и внуки, и она тоскует. И, если их не вызвонить, она может умереть. Сбегались родственники, и Миссис Дэвис оживала, глаза восторженно блестели, она смеялась - бень-бень-бень! - и пихала внукам печенье.
Маленькая, изящная Миссис Вильямс передвигалась сама, первой записывалась к пришедшему парикмахеру, тщательно следя за прической и маникюром. Придирчиво выбирала по утрам нужные по тону шарфик, платье и туфли, а вечерами непрестанно звонила на пульт, требуя погасить свет, принести другое лекарство, просто посидеть рядом... Ее дочь руководила крупной компанией, расположенной в центральной части города и частенько приезжала проведать мать, а заодно, и проверить работу санитарок. Ее не любили. Высокомерная, с крупными белыми зубами, она смотрела прямо в глаза говорящему, и становилось не по себе от ее мертвого оскала. Иногда она забирала мать на выходные домой. Миссис Вильямс торопливо собирала одежду в сумку, заискивающе улыбалась в ответ на реплики дочери: - Зачем так много, мама, на одну ночь...
Возвращалась Миссис Вильямс потухшая, молчаливая, сгорбленная. Тяжело опираясь на палку, медленно проходила в свою комнату... Все настораживались, зная, что глубокой ночью она будет безостановочно требовать кого-либо, раздражаться, кричать, а потом - долго плакать в одиночестве на широкой белоснежной кровати.
Миссис Браун в прошлом учительница, в соседней комнате живет ее сын-эпилептик, образованный, молодой мужчина, не покидающий инвалидного кресла. Большую часть времени он проводит за компьютером, она - за книгой. Они встречаются друг с другом в столовой, «ходят» в гости, долго разговаривают.
Однажды, когда у Энди случился припадок, я оказалась рядом с ним. Потрясенная видом огромного мужчины, бившегося в конвульсиях, с закатившимися глазами и пеной у рта, я давила кнопку экстренного вызова, боясь грохнуться в обморок рядом с Энди. Прибежала Тина, быстро и ловко всем распорядилась. Видя, что я невменяемо-тупо смотрю в пол, послала меня за ненужной ерундой на кухню. Я вышла на дрожащих ногах, слабо соображая, куда идти и, по ошибке, открыла дверь в комнату Миссис Браун. Она сидела на кровати, закусив подушку, чтобы не кричать, и, раскачиваясь из стороны в сторону, обреченно, беззвучно выла. Там, за стеной, в бесчисленный раз, умирало ее дитя, большое и беспомощное, а она, недвижимая, ничем не могла ему помочь! Бессознательно, я опустилась на кровать, и мы обнялись, и плакали... Где найти в себе силы, сострадая помогать, как это делает Тина, и всем ли послан этот дар? Много позже, уже в колледже, я познакомилась с преподавателем, фамилия которой напомнила мне Энди и его мать. Мы разговорились, да, это была дочь и сестра четы Браун. Я уже не работала в Доме и поинтересовалась их здоровьем.
- Великолепно! - воскликнула молодая женщина, но тут же оговорилась, что давно не видела мать и брата, была в Европе, теперь очень занята на работе. И заспешила к своему новенькому, блестящему Шевроле.
А жизнь, между тем, текла своим чередом.
Необыкновенно яркая личность поселилась в правом крыле Дома. Миссис Смит была знаменита тяжелейшей формой диабета, балансировавшего ее жизнью на грани смерти. Но особую популярность она приобрела, благодаря полубезумному, бешеному темпераменту неукрощенной львицы. Поговаривали, что в пору игривой молодости, не без ее «доброго» участия муж отправился в мир иной, застуканный с очередной любовницей. Как уж там было на самом деле, приходилось только догадываться, но в свои 87 лет Миссис Смит оставалась женщиной с бойцовскими качествами. Когда она была не в духе, то есть, почти всегда, мало кто из сотрудников рисковал заходить к ней в комнату, так и помощь оказывали, на расстоянии. В такие дни ее переименовывали в МИСТЕРА СМИТ - это был своеобразный предупреждающий пароль для новой смены сестричек, мол, впереди - опасность!
Мое боевое крещение на новую должность началось комично, учитывая озорной настрой сотрудников. Устав бегать в комнату Миссис Смит, пребывающей в тот день в мужском обличье, к ней послали меня, - неопытную сердобольную, наивную иностранку, решив, видимо, что так вернее, - не умеющего плавать - в омут с головой, выплывет - выживет!
Я одела улыбку и бодро направилась выполнять поручение.
- Что Вы желаете, Миссис... - договорить я не успела, едва увернувшись от летевшего прямо мне в лоб, полного судна. Миссис Смит сидела на кровати абсолютно голой и разрисовывала фекалиями веселенького цвета одеяльце. Я выскочила как ошпаренная и бросилась к Тине за подмогой. Пока мы отчищали и заливали дезодорантами нашу художницу, она яростно размахивала костлявыми кулачками, ухитряясь плюнуть в Тину и укусить меня за палец одновременно! Потом стихла и мстительно прошипела: - Я скажу Фрэду, что Вы меня били !- и захохотала бесовски, клацая вставной челюстью.
Поздно ночью разразилась страшная гроза.
Огнем полыхало черное южное небо, удары грома сотрясали пластиковый карточный Домик, казавшийся игрушечным в буйстве стихии. Тропический ливень обрушился ярым ураганом, и шумные грязные потоки уносили камни и размытый песок.
Погас свет, и Дом погрузился в тревожную темноту. Сиделки заметались в поисках электрических фонарей, освещая лица напуганных стариков, успокаивали, подбадривали. Луч моего фонарика скользнул с потолка на проем входной двери, и я увидела... Миссис Смит! Освещенная всполохом безумных молний, она стояла босая, в нижней сорочке, и, глядя сквозь стекло вглубь двора, обращалась к кому-то, протягивая руки:
- Я скучаю по тебе, милый, прости меня! - Она говорила с умершим мужем.
4.
Гасли последние знойные дни уходящего лета.
По утрам солнце все дольше нежилось за горизонтом, медля с пробуждением. А ночами повеса-туман мягко обволакивал землю, воркуя с серебряной росой. Вот уже и аллея, ведущая к Дому, как капризная модница, примерила яркий наряд из разноцветья опавших листьев. Не понравилось - кликнула ветер! Он прилетел, озорник, закружил, разметал шуршащую ткань и добавил красно-золотистых тонов убранству красавицы.
Приближались праздники.
Зажелтели, засмеялись тыквы на крылечках, дразнясь и корча рожицы. Промелькнули ароматные дни Благодарения с запахом сочной индюшки и золотистых пирожков. А там уже недалеко и мерцающие гирлянды огней на домах, и заливистый колокольчик на улицах - суматошная Рождественская кутерьма!
Мама Кейли начинала готовить праздничный ужин с утра, и к вечеру 3 больших стола наполнялись угощеньем. Старички и старушки отмывались, отчищались, орошались лосьонами и присыпками, переодевались во все праздничное и вывозились к столу, где уже поджидали многочисленные родственники, собравшиеся раз в году одной большой любящей семьей. За столом усаживались дети, внуки, правнуки, истомившиеся в ожидании ужина. Едва завершалась молитва, как гости бросались к столу, торопясь наполнить тарелки бесплатной едой. Угощение стремительно таяло под натиском прожорливых отпрысков, а старички счастливо улыбались, глядя, как блюда пустеют, глаза родных и близких соловеют, рты икают, рыгают, а руки тянутся за добавкой. Потом раскрывались праздничные подарки. Доставая нарядную свечку или плюшевое одеяльце, или досточку на дверь с надписью «Мама, мы тебя любим!», руки стариков дрожали, глаза наполнялись слезами и теплели, а губы стремились выдавить вслед убегающим родным:
- Берегите себя! Я вас люблю! Уставших резидентов развозили по комнатам, торопливо переодевали, укладывали в прохладную, с высокими перегородками, клетку-постель. Накинуто одеяло, поправлена подушка, щелкнул замок на стойке, погашен свет: - Спокойной ночи! Я Вас люблю! - прощальные слова сиделки перед погружением в темноту. И - одиночество, забвение... И в звенящем безмолвии - легкий шорох, всхлип, стон... Заскорузлые руки теребят игрушку, платок, апельсин - драгоценные подарки некогда близких людей, ставших чужими и далекими.
И я закрываю глаза, и зажимаю уши, и прячусь в самый дальний угол Дома, чтобы не видеть, не слышать, не ощущать безудержного отчаяния и приглушенных рыданий оттуда, где царит убийственная тишина.
5.
Моя милая Миссис Тэйлор, гордая и прекрасная, настало время вернуться к Вам...
В той, прошлой жизни, Вы были любимы и счастливы! У Вас был муж, славные дети, почетная должность и великолепный дом. Вы прожили благопристойную жизнь: растили детей, любили мужа, встречали гостей, а по воскресеньям ходили в церковь.
И вот Вы состарились.
Муж умер, силы иссякли, дети выросли и разлетелись, успев перед отъездом продать дом. И вот Вы здесь...
Сестрички-сиделки помнят, как Вы вошли - изящно, со вкусом одетая, с высоко поднятой головой, женщина удивительной красоты и достоинства.
Шло время. Вы часто выходили в гостиную и, сидя в кресле, долго смотрели на дверь, будто ждали кого-то, словно отказывались верить, что это навсегда, что Вы теперь одна, и это Ваш Дом. Но никто не пришел. Все плотнее закрывалась дверь в прошлую жизнь, все чаще оставались Вы в комнате, стоя у окна часами, глядя на скошенную траву во дворе.
Вот она подросла - ее скосили, подросла - скосили. Зазеленела - весна, пожухла - осень.
О чем Вы думали? Чего ждали? Были у Вас мечты?
В ответ-молчание, а по ночам - сдавленный плач.
А однажды утром Вы не поднялись. Тело стало чужим, закованным железным обручем, язык - немым, мир - чужим.
Ночью Вас разбил паралич.
Пытаясь пошевелиться и дать знак прибежавшим сестрам, Вы успели шепнуть: - Зачем я здесь? - и замолчали навсегда, но выжили. С тех пор Вашей связью с миром стали глаза.
Так мы и встретились, с Вашими глазами. И они оттаяли, когда я входила в комнату, благодарили мои руки, ненадолго унявшие боль, смеялись, когда я читала Вам любимую книгу, и плакали, жалуясь.
Я научилась Вас понимать и интуитивно угадывать. По утрам летела за Вашей улыбкой, а вечерами - притронуться к руке.
А потом пришел Ваш сын. Высокий, холеный мужчина, со смешной бородкой-клинышком. Он служил в городской мэрии и был очень занят. Пробыл пять минут и вышел растерянным.
- Не могли бы Вы пройти со мной? - обратился он ко мне, и я удивилась его просьбе. Заглянула к Миссис Тэйлор. Она лежала на спине и смотрела в одну точку невидящими глазами.
- Ну, что же Вы, Миссис Тэйлор, к Вам пришли ...- начала я и осеклась, обожглась Вашим взглядом. Вы смотрели на сына с глубочайшим страданием истерзанной души, и столько невыразимой горечи, муки, обиды, непрощенья было в этом взгляде, что я только покачала головой и вышла, оставив мать и сына наедине.
Утром я заглянула в комнату Миссис Тэйлор и увидела аккуратно заправленную постель, белевшую в углу, и снятые со стен, упакованные фотографии.
Она умерла на рассвете, во сне.
Я беспомощно оглядывалась вокруг, здесь уже не было ее присутствия. Я стремилась отыскать хоть какой-то след ушедшей жизни, знак, обращенный ко мне...
И я увидела на столике, кем-то впопыхах брошенную книгу, читаемую мной совсем недавно. Я притронулась к ней, и душу накрыла горячая, острая волна, стало трудно дышать, думать, жить...
Я гладила страницу, и губы шептали, боясь спугнуть небытие: - Да что же это такое, Миссис Тэйлор, зачем Вы так ушли, не дождались...
Я положила к ее изголовью мой прощальный подарок - белую розу.
Миссис Тэйлор была необычайно красива, словно наконец-то вернулась назад, в свою прошлую жизнь.
6.
Я открыла городскую газету и прочитала: - Грэй Мэйбел Адамс, 89, умерла в воскресенье, 8 ноября 2008, в Зеленом корпусе резиденции Октри, где она проживала в последнее время.... У нее осталось три сына, две дочери, две сестры, один брат, 11 внуков, 19 правнуков, один праправнук и многочисленные племянники, племянницы и их семьи.
|
