ДЕВЯТЬ ЧАШЕЧЕК КОФЕ
Цикл стихотворений
ПЕРВАЯ ЧАШЕЧКА
С чего началось? Интересный вопрос.
В день грешный, на грешной неделе
Стою у киоска. Газетный киоск,
На кой бы он мне, в самом деле?
И все б ничего, да безлюдье вокруг.
Киоск, как пенек в чистом поле.
Попутным авто ритуальных услуг
Я высажен здесь поневоле.
Сидит киоскерша без тени стыда,
Соблазн, вызывающий кому,
На глянце обложек - одна срамота,
Парад голых баб по дурдому.
А кто это там в нараспашку пальто?
Не спится, козлу, в мавзолее,
«Я русский бы выучил только за то,
Что им разговаривал Ленин».
Слегка тормозну свой отстойный ликбез,
Нужны сигареты и кофе.
Домкратами грудь сиганула в разрез
У девки, которой все пофиг.
Без кофе никак, эх, была - не была,
В губную уляпан помаду,
Ну, кто б мог подумать, бесплатно дала…
Во всю «Комсомольскую правду».
Пока я пил кофе, киоск запылал
В аду своих грез сексуальных.
Меня, отблевавшего, вновь подобрал
Автобус услуг ритуальных.
Один я испил, еще восемь при мне
Пакетиков кофе в кармане,
Придет их черед, и исчезнут в огне
Киоски какой-нибудь дряни.
ВТОРАЯ ЧАШЕЧКА
Заходи, милый друг, побеседуем,
На ботинках твоих - первый снег.
Мы друг другу его исповедаем
В милосердном юродстве калек.
В день ноябрьский, числом на двадцатое,
Богородичный снежный Покров
Все деревья фатой благодатною
Уневестил до злых холодов.
Под кустами листва рыжим войлоком,
По снежку под подошвами хруст,
Созовет снегирей снежный колокол
На лампадный рябиновый куст.
Званый гость из далекого прошлого,
Из еще неоплаканных зим,
То, что в нас еще незапорошено,
Воском тающих свеч отслезим.
Дребезжит чайник крышкой на кухоньке,
Кофе вяжет язык и грехи.
У меня, как у древней старухоньки
Скатерть в крестики и петухи.
Под иконкой белеет салфеточка,
Со смиреньем вязать довелось,
Снег Благою ноябрьскою Весточкой
По молитвам твоим, милый гость.
Я в прихожей сою провожающим,
Проводившим, поклон на поклон,
Запах кофе еще ощущающим,
Запах кофе Последних Времен.
ТРЕТЬЯ ЧАШЕЧКА
Пусть нищему вдрызг, но приспичило ехать в Москву,
Терпи, дальнобой, в тихий мат, протокольную рожу,
Всегда умудряюсь к чужому приставить виску
Какой-нибудь довод, крутой, да по фене острожный.
Водила-хохмач, анекдоты - плотвою в ведро
Один за другим, все живые и все шевелятся.
Вдруг хлоп на педаль, тормозит и по пояс в окно,
Берет «королеву», во все степенях деградаций
Она на него ноль внимания, липнет ко мне:
«Ну, что, стихоплет, вот и встретились, соску мне в дышло,
Твоя санитарка на этой последней войне
Тебя подстрахует, чтоб хуже, чем было, не вышло».
Идут по Москве к мавзолею солдаты судьбы,
Поэт-недоумок и русский расхристанный эрос,
Родили идею вспотевшие хмурые лбы,
Недаром деваха стащила водительский термос.
«Засыпь кофейку!», я засыпал пакетик туда,
Вся кровь убиенных вскипела кровавою пеной,
Каплан усмехнулась: «Поверь, не составит труда
Вождя угостить, ведь мой пропуск подписан Геенной.
Привет, Вольдемар!» - она сдернула траурный плед.
«Давай потанцуем на пару, германская крыса…»
Вот термос в наклоне, потом я увидел балет,
Рычащей Горгоной в аду изнасилован Лысый.
Вернувшись домой, я довольно изрядно болел,
От тени шарахался, двигался, словно дистрофик,
Чесал свою «репу» и долго с надеждой глядел
На семь остающихся черных пакетиков кофе.
ЧЕТВЕРТАЯ ЧАШЕЧКА
По квартирке шляюсь и бурчу,
Бытие мое опять не в Духе,
Склочно так ехидничает в ухе,
Точно знает, что не промолчу.
Не готов еще уйти в затвор,
Что-то лодку держит у причала,
Выпил кофе, вроде полегчало,
Не пойти ль на лавочку во двор?
Ободрился, выскользнул ужом,
Закурил на лестничной площадке,
Этот мир, конкретно, не в порядке,
Кто-то плачет выше этажом.
Вот и напоролись на иглу
Руки беззаботные в карманах,
Три девчушки спят на чемоданах,
Да рыдает женщина в углу.
Из Чечни приехала к отцу,
Отыскала в доме престарелых,
В коме он, квартира улетела
Дарственной какому-то лицу.
Фантики и бантики кругом
Верочки, Надюшки и Любашки,
Вместе с мамой въехали тройняшки
В чуть не опостылевший мой дом.
В детской три иконки, три свечи,
Деток убаюкивает Софья,
А потом на кухне варит кофе
И со мною молится в ночи.
ПЯТАЯ ЧАШЕЧКА
Обнищалый городишко
Среднерусской полосы,
Кособокие домишки
Порасквасили носы.
Главпочтамт на ладан дышит,
Есть зато машинный двор,
А гостиничные мыши
Ритуальны с давних пор.
Койко-место в закуточке,
Стопкой простыни желтят,
В кадках жидкие цветочки
Так сочувствия хотят!
Завершить командировку
Выходные не дают,
Сутки длинную веревку
Все никак не доплетут.
Месяц в окна, ночь, как бездна,
Под моей рукой Псалтирь.
«Ты откуда, друг любезный?
То ль пришелец, то ль упырь».
«Ах ты, бедная овечка
С галактических высот…»
Домовой кряхтит из печки,
Да мяучит черный кот.
Эка напасть в городишке,
В богоборческой глуши,
От языческой отрыжки
Помутнение души.
Чертовщинка, ну-ка, ближе,
Крестным Знаком угостись!
Допиваю кофе, вижу:
Гость пропал, осталась слизь.
ШЕСТАЯ ЧАШЕЧКА
Не за себя мозги корежит страх,
Несу дитя на ноющих руках,
Который день уходим о погони.
От православных русских берегов
Усыпан путь костями стариков,
Да по Крестам распятые ладони.
Таежный гнус роится над плечом,
Ребеночек, похоже, обречен,
Смерть по лицу разбрызгивает тени.
Святую Русь объял великий мрак,
На нашу кровь науськали собак,
Антихрист мир поставил на колени.
«Прощай, малыш, прости, не уберег,
Эх, знал бы ты, как больно… видит Бог,
Теперь тебе там, в Горних, будет лучше,
Все, что могу… возьми нательный крест».
Над холмиком шатром сомкнулся лес,
Прими, Господь, святую эту душу.
Все меньше нас, гонимых за Христа,
Смерть сторожит у каждого куста,
А тут еще проклятые собаки.
Я остаюсь, похоже, мой черед,
Прощай, Христов мой маленький народ,
Благослови меня в последней драке.
Тропа одна, трясина с двух сторон.
Все, что имел, поставлено на кон.
Лежать тебе, герой, в болотной жиже.
Молитву Иисусову прочтя,
Вдруг вижу, как знакомое дитя
Из марева болотного все ближе
Смеется беззаботно и легко,
Пакетик кофе вскрытый у него.
Он взял и по тропе его рассеял.
Догнав своих, я понял, что и как,
Ведь больше мы не слышали собак,
Мой крест нательный снова был на теле.
СЕДЬМАЯ ЧАШЕЧКА
Блаженна мысль, когда она чиста,
Ведь от Христа,
Один талант, от Господа рабу,
И я беру.
В молитве мысль оформилась в слова,
Таланта - два,
Иду во храм, молюсь, поклоны бью,
И отдаю.
На фреске вход сквозь скалы в Небеса,
Магнит в глаза,
Народ Христа пытает на допрос:
«Впусти, Христос».
В руке Творца две чашечки лампад,
Но не горят.
Хор возвестил: «Покаялись они»,
Зажглись огни.
У прихожан, со мною заодно,
Сердца в одно,
И вот оно вопит в предсмертный час:
«Помилуй нас!»
Святая Русь, за нас, да на поклон,
Сошла с икон,
Презренный раб, дерзаю рядом быть,
Дерзаю жить.
Седьмой пакет, опять талант в руках,
И сны в цветах…
Мой Господин, явившись предо мной,
Сказал: «Утрой».
ВОСЬМАЯ ЧАШЕЧКА
Ваганьковское. Старые могилки
Своих оградок кованые вилки
Устало прислонили к деревам,
К Родительским субботам и словам.
Земля в цене, проход предельно тесен,
Ведь сколько их… от Сталинских репрессий,
Ведь сколько их… уже не под свечами,
Прописанных навечно Москвичами.
Там, где асфальт, дорога в крематорий,
Три голоса, машины, чье-то горе,
А здесь под вязью рифм и скорбных строк,
Булгаковский блуждает огонек.
С незрячими глазами бабы Ванги
Ладошки совместил Скорбящий Ангел.
Чуть моросит. Ну, что ж, пора на выход,
Привычней им, одним, когда все тихо.
Там, за оградой, чашей поминальной,
Я выпью кофе, искренне печальный,
Серебряную кровь колоколов
Все льют и льют Высоцкий и Тальков.
ДЕВЯТАЯ ЧАШЕЧКА
Ну да, не без этого, снова в терновник залез,
А пыжился как, навязавшись твоим провожатым,
И вот ты уходишь, прямою дорогой и без…
Того не желая, похоже, я жаждал утраты.
Стояла и плакала ты в придорожной пыли,
Не мог я позволить в свой грех и тебе окунуться,
На худеньких плечиках платиной прядки твои,
Да небо в глазах, в этих синих фарфоровых блюдцах.
Невеста Христова покинула свой монастырь,
Твоя чистота уже входит вратами Эдема,
А я остаюсь, обживаю терновый пустырь,
Костер мой чадит, так и знал, в нем кривляется демон.
Иди на Восток, там Жених, там Отрада твоя,
Янтарные четки не прячь, а повесь на запястье,
Бросай по одной на дорогу, бросай для меня,
Даст Бог, доберусь, уповая на капельки счастья.
Костер разгорелся на пару глотков кипятка,
В консервную банку свой кофе последний засыпал,
В покаянном жесте Знамение чертит рука,
Молитвы к утру неразборчивы от недосыпа.
Дорога по четкам. Как ладаном пахнет ковыль,
С каким умилением сердце Творца прославляет!
Неведомым образом в крестики плавится пыль.
Она уже Там… та, которая Пусть обновляет.
| 
